Андрей Важенин, главный врач Челябинского областного клинического онкологического диспансера: «Самая привлекательная часть тела у женщины – мозги»

Главный врач клиники, от названия которой холодок пробегает по спине. Член-корреспондент Российской академии медицинских наук. Профессор. Заслуженный врач России. Заведующий серьезнейшими кафедрами. Все это относится к известному в Челябинской области (и не только) человеку – Андрею Владимировичу Важенину. Много лет назад студент ординатуры, мечтавший о пластической хирургии, выбрал онкологию и радиологию. Не скрывает, что ради научной карьеры приходилось отказываться от многих юношеских соблазнов. Однако профессором «в футляре» его сегодня не назовешь. Кроме своего дела он в этой жизни любит столько всего, что не перечесть, и на каждый случай у него припасен свежий «философский» анекдот.

Первым медиком был прадед Кузьма

– Фамилия Важениных встречается на Урале довольно часто, вы коренной уралец?

– Для меня вообще было открытием, что Важениных так много. Я учился во втором классе, когда у нас появился телефон, и в справочнике был только один Важенин – мой отец. Мои прадеды по отцовской линии появились на Урале во время Столыпинской реформы, приехали из средней полосы России и обосновались в Курганской области. У прапрадеда мельница была. Со стороны мамы – уральские корни. С середины XIX века они жили в Каслях. Серьезные были люди, прапрадед Данила Терентьевич Волегов – один из руководителей каслинского завода, мастеровой мужик. По легендам, прадед Иван Данилович был на выставке в Париже. Документов и фотографий у нас мало сохранилось, но семейных легенд много. Дом, который прадеду принадлежал, до сих пор цел. Строили на совесть. Пятеро детей было в его семье, все учились музыке, книги, товары выписывались по каталогам. Не были Касли тогда богом забытым углом. А родители мои познакомились в медицинском институте. Я был студенческим ребенком и бабушкиным внуком.

– К родословной своей вы явно неравнодушны?

– Она вызывает у меня большой интерес, и мои дети хорошо семейные истории знают. Что их прадедушка Миша публичную библиотеку строил и был первым ее директором. А дедушка Петя стал ведущим профессором-офтальмологом в Челябинске. Интересная судьба у другого моего прадеда – Семена Васильевича Белоусова. Он был одним из строителей Челябинского тракторного завода, менеджером среднего звена. В 1937 году попал под репрессии. Забрали его 29 декабря, первый допрос был 31 декабря в 20:00. Есть легенда, когда прадеда посадили (у него было три сына и дочь), по сыновьям это дело прокатилось, пришлось из институтов уходить, а вот бабушка моя осталась в стороне. Прадед был далеко не простой мужичок, дочь свою не назвал в числе родни. Она к тому времени была замужем, фамилию сменила. Сильно глубоко, видимо, не копали. Прадеда сложно было назвать большим другом советской власти, его на допросе спросили: «Против субботников агитировал?» Он ответил: «Нет, не агитировал. Сам посмотри – то, что при царе построили, – стоит, то, что в прошлый субботник сделали, – все развалилось»...

– Основателями медицинской династии стали ваши родители?

– Это как считать. Прадеда забирали на первую мировую – он служил там санитаром какое-то время. Так что прадеда Кузьму можно назвать основателем. А первыми врачами были мои родители. Папа – хирургом, потом – рентгенологом. Мама здесь, в диспансере, всю жизнь работала радиологом-онкологом.

– То есть онкологию вы выбрали не случайно?

– Нет, хотя никто не навязывал, боже упаси. И дочь моя работает здесь.

– Сыну медиков было проще поступать в мединститут?

– Наверное, проще. Во-первых, ты знаешь, куда идешь. Во-вторых, ориентировка хорошая в плане дальнейшей специальности. Наконец, ты приходишь в среду, где много знакомых. Но, если говорить о лояльности приемной комиссии, то она к медицине-то ведь отношения не имеет. Вступительные экзамены принимают химики, физики, биологи. Фактически до третьего курса студент-медик реальной медицины не нюхает. А сейчас вообще ЕГЭ. Я, кстати, скептически отношусь к этой идее применительно к медицине. Это некая система «угадаек». Те парни и девчонки, которые вдумчивы, видя топорные вопросы, растеряются и провалятся, потому что будут искать глубокий смысл. А на устном экзамене они ответят прекрасно. ЕГЭ – это усредненное сито, которое и неграмотных отсеивает, но и талант не пропустит. Все равно, когда общаешься с человеком на экзамене, тебе понятен его интеллектуальный уровень и видно его волнение. Общение – лучший способ.

– Чтобы угадать будущего талантливого врача?

– Это перебор. Но человека культурного, образованного от дурака сразу отличишь. Или у человека все образование построено на «Ледниковом периоде» и «Доме-2», или он еще и книжки читает.

«Мне больше импонирует Сальери»

– А что является определяющим для врача: интеллект или умение понять и отнестись с состраданием?

– Это как в анекдоте: «У Сталина спросили – кто хуже, меньшевики или эссеры? Он трубкой затянулся и говорит: "Оба хуже"». Здесь же все наоборот: душевный врач, но неграмотный... Вы пойдете к стоматологу, который будет дробить ваши зубы, но при этом ласково поглаживать? С другой стороны, чистая техногенность – отличный специалист, рукодельщик, но хам, циник... Это тоже, наверное, неприемлемо.

– Вы врачей своей клиники за хамство когда-нибудь увольняли?

– За многие вещи увольнял. Не самая приятная процедура. Но онкология чем еще отличается? К нам приходят люди в состоянии достаточно жесткого стресса, когда вся жизнь меняется, планы рушатся. Мы живем в материальном мире, и человек готов снять последнюю рубаху, чтобы выздороветь. И далеко не каждый может устоять перед искушением рубаху эту не принять. Это, может быть, и вина, и беда. Ведь как на ликеро-водочном заводе? Кто-то всю жизнь работает – и хоть бы что. А кто-то и двух месяцев не продержится. Бесовское искушение, с которым один может бороться, а другой – нет. И из-за хамства расставались, и из-за неграмотности, и из-за искушений.

– Если говорить о цинизме врача, он проявляется в процессе работы, по мере накопления усталости от постоянного соседства с болью?

– Нет, он или есть в человеке, или его нет. Только надо различать: есть показной студенческий цинизм – пирожок съесть в анатомичке – это несерьезно...

– Вы это делали когда-нибудь?

– Нет, как-то бог удерживал от дешевых эффектов, как сейчас удерживает от дешевых «бантиков», которых очень много развелось – куча кукольных академий, званий, международных ассоциаций.

– Но однокурсники, наверное, часто подначивали пирожок в анатомичке съесть?

– Это было всегда: и анекдоты специфические, и... но это детство. Однажды на практике в Юрюзани мы одного своего товарища-политехника сводили на гинекологический прием в поликлинику. Не самый красивый поступок. Товарищ наш был весь зеленый.

– Посвящение во врачи было, когда вы заканчивали институт?

– Формальное. Ответственность же рождается, когда работать начинаешь. Тебе приходится решать, на совесть свою принимать.

– Вы рано начали работать?

– Никогда не работал медбратом и санитаром. И не считаю, что это надо делать. Для того, чтобы понять, медицина – твое или нет, достаточно, по-моему, студенческих врачебных практик. Клиницист ты, диагност или организатор – это все равно заложено в характере человека. Во время студенчества надо не санитарскую работу постигать, а книги читать – специальную литературу – и в кружках заниматься. И я абсолютно не согласен с мнением, что из троечников получаются специалисты. Ничего подобного. Какие-то исключения, конечно, бывают в жизни, но, когда я принимаю на работу в диспансер, я обязательно смотрю средний балл. Если у человека он 4 или 4,5 – понятно, что перед тобой трудяга, что у него есть знания и честолюбие. Гении с троечным дипломом – это миф. Есть такой известный спор по типу жизни в науке, музыке и так далее – Моцарт или Сальери? Мне больше импонирует Сальери. Трудяга, капитальный мужик. Реальные дела делают все-таки сальери.

Мифы, флер и серьезные проекты

– В себе клинициста сразу чувствовали?

– Нет, если бы мне кто-то рассказал, что буду радиологом и медицинским чиновником, в глаза бы плюнул тому человеку. Я был убежден, что стану хирургом в области головы, шеи – тонкие вещи, связанные с пластикой. Но за время ординатуры все изменилось. Почему я всегда осаживаю ребят, которые приходят и начинают строить планы? Всегда говорю: остановись, охолонись, ты не знаешь, что ты можешь и куда тебя понесет. Вот в ординатуре год-два поучишься – тогда все станет ясно. Только в ординатуре я понял, что радиология – намного интереснее, чем хирургия, что это мое. А когда что-то стало получаться и с наукой, и с карьерой, убедился, что кроме рукодействия могу что-то еще и организовать. Но меня всегда тянуло не к абстрактным деяниям, а к конкретным: создать структуру, построить здание, установить аппаратуру, освоить методику. В этом плане чиновничья должность является очень большим подспорьем. Потому что, особенно в научном мире, очень легко уйти в абстракцию: ой, там на конференции выступил, в международной организации задействован... Это все интересно, но не оставляет реального следа. Скорее, ведет к опасности. «Медные трубы» и «жаба душит» – по-моему, две самые страшные вещи.

– 31-я школа сыграла свою роль в конечном выборе специальности?

– Не без этого. Неплохо у меня было с физикой и химией, не буду кокетничать. И балл средний хороший был в школе – 4,75. В 31-й школе была очень сильная команда ребят, получать пятерки, четверки было незазорно. Вот лентяев там не уважали, не «комильфо». Состав педагогов у нас был хороший. Тогда не участвовали в международных олимпиадах, но география поступлений моих одноклассников была не хуже, чем сейчас. 31 школа научила вкалывать: учиться, читать и не ожидать эффектов сию минуту.

– С одноклассниками сохранили добрые отношения?

– С теми, кто остался в Челябинске, встречаюсь. В основном это технари: Паша Бессолицин – строительный магнат, Саша Протасевич, Вадик Гробович в пединституте преподает.

– Такое впечатление, что все у вас складывалось гладко: медицинская семья, поступление в мединститут, карьера – все по накатанной?

– Бытует такое мнение, что Важенин делает оп-ля, как в цирке. Да нет же! Реализуются далеко не все планы, а есть и загубленные «друзьями». Весь мир работает за два процента годовых, образно говоря. Нереализованных проектов больше. А то, что реализуется.... приходится бульдожью хватку применять. За каждым шагом стоит большой период подготовки, проработки. Я не хвастаюсь, но ничего с неба мне не падало, к счастью или к сожалению...

– ПЭТ-центр, здание которого достраивается сейчас, это тоже не подарок судьбы?

– Мы начали заниматься этим еще в 2001 году, когда в Челябинске слова «ПЭТ» никто не знал. Изучали, отрабатывали российский и зарубежный опыт, в Соединенных Штатах смотрели подобные центры. Просчитывали, насколько это у нас применимо, какой есть базис. С властью начали работать, объясняли, что будущее онкологии здесь. Только потом результат. То же самое с нейтронным центром, технология которого уникальна. Пресса о нем сейчас уже забыла. Идея родилась в 1993 году, а первого больного мы взяли в 1998-ом.

– Сложные годы были в финансовом плане.

– Да, но мы начали проработку. И получилось. За онко-урологическое отделение спасибо Николаю Ивановичу Тарасову – это 1996 год был. Поехали знакомиться с онкологией американской. Посмотрели и решили, почему бы у нас не открыть такое отделение? Грамотные люди, выпив слегка за ужином, гуляют по берегу океана и говорят о работе...

– Как вам удается так быстро от проекта перейти к реализации?

– Не надо иллюзий. Это не быстро. Быстро только всякие тупые штуки происходят. Реальные проекты – это здание, штатное расписание, бюджет. Остальные вещи – миф, флер, в которые можно что-то заворачивать – ими можно пользоваться, но это элементы. А серьезные проекты требуют длительной работы.

Жизнь во всех проявлениях

– Какие для власти находите аргументы?

– Во власти тоже нормальные люди работают, заинтересованные в медицине, хоть и не медики. Когда ты предлагаешь вменяемые аргументы, основанные не на вспышке гениальной идеи, а на расчетах, всем все ясно. Горение в этом случае должно быть как в печке – медленным и упорным. И постоянно надо идти с опережением: ассоциация, нейтронный центр, достаточно большая научная школа (не стесняюсь громкого слова). Там сейчас почти 90 кандидатов и докторов – горжусь этим.

– Не сочтите за цинизм, но онкология сегодня – благодатная нива для научной работы?

– Да. Все работы имеют практический выход. Сейчас прошли апробацию, выставлены на защиту еще семь кандидатских и одна докторская.

– Можно сказать, что у вас в клинике есть крепкая команда?

– Есть костяк – по принципу персика: кожурка, мякоть, косточка... Кто-то много лет уже в этой команде, а кто-то молод. Есть в команде ребята, которые сегодня еще защищаются, пишут работы, но у меня нет фетиша наукообразия. Просто я считаю, что наличие диссертации показывает способность человека концентрироваться, ставить перед собой длительные задачи, отказываться от удовольствий каких-то ради дела.

– Вы тоже отказываетесь от удовольствий?

– И раньше приходилось, и теперь. Например, от смотрения телевизора или пустых разговоров.У нас ведь, как у грибников, которые вместе входят в лес и выходят, одинаковое количество времени и шансов. Кто чаще нагибается и больше пробегает – у того лукошко полней. В институте на первом месте у меня были кружки и комсомол. Да-да. Безотносительно к идеологии, это отличная менеджерская школа. Вот приходит человек в диспансер и ему предлагают провести собрание или субботник. Ничего страшного, если не провел. Но это значит, что он – прекрасный врач, рукодельщик, однако организовать кроме себя никого не может. А другой может. Такие пробы значительно дешевле обходятся, чем назначить человека заведующим и через полгода выяснить, что он не способен быть организатором.

– Вам знакома ревность коллег?

– И ревность коллег, и зависть, и предательство друзей – все знакомо в полной мере.

– Как реагируете?

– «Нищим не подаем», как говорила покойная бабушка, так пусть возьмет такой «друг», хай с ним... Я не обеднею, он не обогатится... Хотя, конечно, обидно, когда к тебе относятся потребительски. Пока нужно что-то – берут, а когда у тебя что-то идет не так и требуется поддержка – люди «исчезают». С другой стороны, это жизнь во всех ее проявлениях.

– У вас много друзей-врачей?

– Есть, но друзей вообще много быть не может. Это ведь кристаллизуется, кто действительно настоящий друг, а кто – попутчик. Есть у меня настоящие друзья и в Челябинске, и за его пределами, и коллеги. Это про дружбу между женщинами говорят: возможное невозможно. А между врачами – возможно.

– Сын и дочь тоже выбрали медицину – ваше влияние?

– Советов не было, потому что вопросов и метаний не было. Дочь окончила медицинский, ординатуру, пришла работать сюда, сейчас докторскую пишет.

– Что пришла под ваше крыло, косых взглядов не бросают?

– Может, и бросают, но она не дура, работает много. Если скажу, что не помогаю – никто мне не поверит. Если действительно помогать не буду – в глаза мне нужно плюнуть. Я за нее ничего не делаю, но сказать: «Сюда не ходи, здесь тупик, а делай вот это и вот так» – безусловно надо. Понятно, что и имя работает. У сына в этом плане наоборот проблемы. Где-то, возможно, хочется и схалявить в медакадемии, а... неудобно.

– Онкология ведь, чисто в психологическом плане, тяжелая работа.

– Нелегкая. Но приходят люди и остаются на всю жизнь. Бывает, отторгаются, не могут искушения бесовского избежать или устают.

– В штате клиники психологи есть?

– Это одна из находок – кандидат медицинский наук Ольга Шарова. Мы штатную единицу ввели где-то в 2003 году. На самом деле, нам таких специалистов нужно больше, одного явно уже не хватает. Надо ведь работать не только с пациентами, но и с врачами. Феномен профессионального сгорания имеет место быть.

Без пафоса

– Если от удовольствий часто отказываетесь, то как отвлекаетесь от работы?

– Я – не аскет и не схимник. Очень люблю путешествовать, а в связи с этим фотографию люблю. В приемной заметили мои фотографии? Читать люблю не только медицинские труды, но и фантастику, книжки по истории техники и просто истории.

– В каких книжках сейчас закладки?

– К Новому году подарили мне «Неформальные истории о России», сейчас читаю. Недавно перечитал «Тимофеев-Рессовский на Южном Урале». Многих людей из этой области знаю и люблю сопоставлять мемуарные вещи с тем, что узнаю из частных бесед. Увлекательная вещь. Компании люблю: выпить, вкусно поесть...

– Какие напитки предпочитаете?

– Качественные. Есть замечательный анекдот о философском отношении к напиткам: «Ноябрь месяц, лужи подернулись ледком. В бар дорогого ресторана заходит бич классического вида: сандалеты на босу ногу, майка грязная, сверху пиджачишко накинут. Вытаскивает из кармана ворох мелких грязных купюр, отсчитывает и говорит: «Хозяюшка, 100 граммов шотландского виски». Барменша наливает, брезгливо откатывает ему стакан. Он нюхает, выпивает, почесывается. Порция заканчивается. Бич роется в кармане, идут уже и серебро, и медяки в ход. «Хозяюшка, повтори». Она наливает, в ней интерес просыпается. Подсаживается к нему: «Что ты за человек такой странный, на улице зима уже, а ты босый, голый, а на свой скотч просадил столько денег? На боты хватило бы, на фуфайку и на портвешок осталось». А он в ответ: «Ни х.., здоровье дороже!» Как-то прочитал книгу, что люди делятся по предпочтению в области алкоголя на любителей злаковых напитков и виноградных. Я явно злаковый человек: коньяку и вину всегда предпочту виски, пиво и водку.

– А в женщинах что больше всего цените?

– Для меня самая привлекательная часть тела у женщины – мозги.

– Известно, что ваш коллектив всегда интересно отмечает праздники.

– На протяжении 10 лет мы, встречая Новый год, не повторялись ни разу. Возникают разные идеи: был Новый год в бассейне с конкурсом на лучший купальник и питием шампанского из резиновой шапочки. Был костер на месте ПЭТ еще до стройки. Весь медгородок сбежался, думали, что мы сгорели.

– Пожарные приезжали?

– Нет, мы их предупредили заранее. Это было в 9 утра, сотрудники шли на работу и сбегались. Был в «Мизаре» Новый год, только ресторан со смотровой площадкой открылся. В зоопарке интересный у нас был праздник. Нынче тоже не отменяли, потому что встречали Новый год в «Быстрае». Больших затрат это не требует.

– Повидав много стран, никогда не задумывались, в какой из них вам было бы комфортнее жить?

– Поскольку я живу в Челябинске, здесь мне и комфортнее.

– Предложения переехать были?

– Никто никого не зовет, но возможности были. К примеру, в Москву податься. Но без пафоса – здесь много сил вложено и больше степеней свободы. Если куда-то мигрировать, то нужно вновь потратить много времени, чтобы выйти хотя бы на тот же уровень, на котором ты находишся. То есть потеря темпов , интересов, окружения неизбежны. И многое потеряешь безвозвратно. А если говорить об абстрактных симпатиях, совершенно потрясающей по комфорту и доброжелательности людей мне показалась Австралия. Там, как в старом Питере, тебе не только объяснят, как пройти, но и проводят. Я потом спросил у переводчицы, почему они такие доброжелательные? Она ответила: «У них последняя неприятность в жизни была, когда прадедушку на каторгу сюда выслали».

Великая книга про Незнайку

– Судя по картинам на стенах кабинета, вы не только большой ценитель природы, но и женской красоты? И все-таки ваше досье на сайте клуба «Светлана» немножко обескуражило.

– Все очень просто: в прошлом году мне предложили принять участие в «Платье города». Никогда не выходил на подиум – это меня и подкупило, хотя очень боязно было. Оказалось, не так просто пройтись по подиуму. Я зауважал девочек, которые делают это так легко. И было страшно интересно, школа великолепная. Не жалею. Дрессировали меня в компании интереснейших людей. Мне придали немножко французский облик: белые брюки, куртка, шарф.

– После такого испытания не хочется себя попробовать в качестве ведущего на ТВ, как Эмилия Волкова?

– Никогда не говори никогда. Но к этому надо относиться серьезно, время нужно. У Эмилии это получается очень хорошо. У меня пока – большущая клиника, стройки, проекты, диссертации.

– В связи с этим часто приходится быть за рулем? Или есть водитель?

– Когда по работе надо ранним утром или ночью ехать – у меня есть прекрасный водитель Владимир Николаевич Сизых, мы с ним больше 10 лет вместе. Очень аккуратный шофер, с опытом работы в обкоме партии. Ездить и по области, и по городу много приходится. Но я автолюбитель с большим стажем, за рулем с 1986 года. Машины за все это время были разные, но самый любимый, классный автомобиль – это «Запорожец-966». Мыльница красного цвета. Это моя первая машина, купленная на свои деньги. На нем едешь – чувствуешь, что прешь по трассе. Очень многому научился в те времена, когда автосервиса никакого не было. Ступицу мог на дороге разобрать и собрать. Сейчас утратил квалификацию.

– А толкать приходилось?

– Конечно! А сейчас скучно все: на «Мондео-3» езжу, толкать не нужно, ездит тихо, быстро. Но машина не является фетишем. Это как ботинки, которые должны быть добротными, но не самой дорогой вещью в доме, на которую молиться нужно.

– Скажите, в вашей медицинской семье есть табу на разговоры о работе?

– В семье можно в полном взаимопонимании помолчать – вот что важно. Это великое благо – чувствовать себя комфортно без переливания из пустого в порожнее. Табу у нас есть на дурные телепередачи.

– «Дом-2» никогда не включаете?

– Есть великие книги: «Незнайка в Солнечном городе» и «Незнайка на Луне». Особенно вторая. Думаю, Николай Носов недооценен у нас. Это же полная политэкономия капитализма: акционерный капитал, биржевые курсы, организация малых предприятий... Там есть абсолютно все. И помните, в Солнечном городе издавали «Газету для умных» и «Газету для дураков», «Газету для толстых» и «Газету для тонких», много газет. Но самой читаемой была «Газета для дураков». Потому как всякий думал: «А дай-ка я посмотрю, что там для дураков пишут?» Вот и я иногда тоже на Ксюшу Собчак поглядываю.