Маргарита Габидуллина, выпускница ЧГАКИ: «Художник точно знает, что красив любой человек»

Она любит себя рисовать, с удовольствием позирует фотографу. По словам Маргариты, у каждого человека своя «сцена» для самовыражения. Девочка из оренбургской провинции смело проектирует собственное будущее и уверена, что началом славных дел в России станет трезвый позитивизм. Что современные архитекторы должны оставить потомкам? Почему художник с «окнами на Красную площадь» будет забыт? Как выйти из состояния «невесомости»? Об этом и многом другом размышляет ученица известного уральского художника Константина Фокина Маргарита Габидуллина.

Не для женских рук

– Выбор профессии – случайность?

– Я родилась в городе Гае Оренбургской области, где тысяч 50 населения всего. Никогда не была в художественных музеях, на больших выставках, настоящее искусство увидела только, когда с ребятами поехали на практику в Петербург, но всегда знала, что стану художником. Я рисовала с самого раннего детства, сколько помню себя. И в художественную школу меня не надо было гнать, наоборот, как только моя учеба в обычной школе начинала «хромать», мама смотрела на меня с укоризной и произносила самую страшную фразу: «Не будешь справляться в главной школе, придется проститься с художественной». Все, больше ничего не надо было говорить, у меня исчезали плохие отметки в дневнике.

– Ваши родители далеки от живописи?

– Мама очень хорошо рисует, а папа – фотограф неплохой, играет на гитаре, поет. С детства дома всегда была музыка, танцы. Бабушка у меня так поет народные песни – заслушаешься, а дед любит танцевать. Поэтому семья у нас очень артистичная и нас с братом всегда хвалили, что мы рисуем, танцуем.

– Были в живописи какие-то пристрастия?

– Этюды и пейзажи. Мы часто ездили на пленер, даже в Башкирию, жили в палатках и каждый день работали – это чудесное время, я и теперь больше всего люблю пленер. Но понимание настоящей работы – соперничества – пришло в академии.

– Соперничества?

– Нам Константин Владимирович Фокин говорил постоянно: художник всегда должен играть вперегонки, стремиться быть лидером. Когда рядом такие же, как ты, – есть поле для соперничества для сравнения. И есть цель – перепрыгнуть, переиграть. Соревнование каждый день, хотя мы все друзья.

– Почему выбрали ЧГАКИ, не художественное училище?

– Собиралась учиться в Уфе – поближе к своему народу, но приехала поступать на архитектурный в ЮУрГУ, потому что родители в свое время учились в Челябинске, здесь познакомились и поженились. Мама окончила ЮУрГУ, а папа – металлургический техникум. Он из Кунашакского района, но мама его увезла на свою родину. Поэтому поехала в Челябинск и подала документы на архитектурный, но, узнав, что Константин Фокин теперь преподает и набирает класс в ЧГАКИ, конечно же, передумала поступать в ЮУрГУ.

– Но профессия архитектора в сравнении с профессией художника – более «хлебная». Не так ли?

– (Смеется.) Я это знала всегда.

– Говорят, молодежь нынче очень практичная. Вы – исключение из правил?

– Вряд ли. Просто я уверена, что искусство можно сочетать с работой, которая будет кормить. Например, можно заниматься дизайном интерьера. Николай Алексеевич Ситников дал хорошую базу для этого.

– А Константин Фокин учил исключительно искусству?

– Еще читать умные книги и слушать классическую музыку. Это человек и педагог, каких мало.

– Он рассказал, что вы его очень удивили пятеркой за сочинение. Единственной пятеркой из всего потока абитуриентов.

– По национальности я башкирка, но в классе, когда училась в школе, по русскому языку была одной из лучших. И французский мне хорошо давался. Правда, книг читала не так много, как следовало бы. Уже в академии по рекомендации Константина Владимировича прочла и Томаса Манна, и других мощных писателей. Недавно он мне подарил книгу стихов Намжила Нимбуева, я в восторге.

– Слышала, что ваша дипломная работа выполнена в сложнейшей технике, свойственной, скорее, художнику-мужчине.

– Это правда, работа в технике сграффито не просто сложна, пожалуй, ее можно назвать даже грубой для женских рук. Смешиваются цемент, песок, цветные пигменты, и эта масса слоями наносится на основу, а потом ты процарапываешь нанесенные слои разной цветовой гаммы до нужного тебе цвета. Причем все надо делать очень быстро, ведь цемент схватывается моментально. Техника сграффито очень хороша для фасадов зданий, такое покрытие не боится ни ветра, ни влаги, никаких погодных катаклизмов. Я сделала панно по мотивам росписи художника Возрождения Рафаэля Санти (Афинская школа). Для стен нашей академии это было бы очень уместно – образы великих ученых Платона, Аристотеля и Гераклита. Хочу предложить ректору Владимиру Яковлевичу Рушанину выполнить панно в одной из рекреаций ЧГАКИ.

«Неаппетитный» музей

– К каким заказам еще готовы?

– Мы очень много работали со штукатуркой, могу создать разнообразную интересную фактуру и сделать роспись. Практика также была в оперном театре под руководством художника-постановщика Никиты Ткачука мы работали над декорациями к балету «Ромео и Джульетта». И испытали настоящий восторг, когда увидели дело своих рук на сцене. Там как раз использовалась техника штукатурки, получилось очень монументально.

– Вам как художнику нравится современный Челябинск?

– Идеальных городов нет, конечно. Современной архитектуре Челябинска, особенно спальных районов, не хватает художественного разнообразия. Хотя с современными материалами можно интересно работать – украшать фасады домов мозаикой, росписью. Не так давно я побывала в Сосновке, где здание плембазы расписано в технике сграффито. Росписи уже много лет, сделана она в 70-е годы прошлого века, но так классно выглядит и вблизи, и издалека. Причем, даже реставрировать не надо, все великолепно сохранилось.

– Чего не хватает современной архитектуре?

– Мы сегодня мало внимания уделяем красоте зданий, интерьеров, не заботимся о наследии для потомков. Все потому, что спешим, думаем лишь о практической стороне вопроса – нам нужны стены, а эстетическая составляющая этих стен остается без внимания. Очень бы хотелось, чтобы и наши потомки восхищались архитектурой ХХI века, как мы восхищаемся классицизмом, рококо... У зданий должен быть художественный образ. Но даже то, что мы называем продуманной архитектурой – к примеру, здание нашего областного краеведческого музея — оставляет желать лучшего. Предполагалось, что это строение будет символизировать стены крепости. Всмотритесь, так ли это? Скорее, это похоже на обычный торговый комплекс. Лично мне даже зайти в музей не хочется, архитектура не вызывает «аппетита». И посмотрите на здание оперного театра – вы сразу угадаете стиль пятидесятых, массивные колонны сталинской эпохи, лепнина – вот это да! И фойе какое мощное!

Невесомое

– ЧГАКИ позади, что дальше?

– Магистратура академии.

– Что это даст?

– Уверенность в себе. Мне Константин Владимирович сказал недавно, что некоторое время был в растерянности, думал, ничего не получится из меня... (Смеется.) Значит, я способная ученица и надо учиться, бакалавр – это что-то совсем невесомое.

– Почему бы не попробовать поступить в столичные вузы?

– Желание, конечно, есть. Но, боюсь, родители не смогут мне помогать, и тогда работа встанет на первое место, а учеба – на второе. Это неправильно. Когда мы были в Питере на летней практике, я просто влюбилась в этот город. Мы его весь пешком обошли. И в Павловск ездили, и в Петергоф... этюдов много привезла. Надеюсь, что я все-таки буду там учиться.

– Чем три названных города отличаются друг от друга?

– Павловск – пышный покой, Петергоф – лоск и богатство, он меня впечатлил менее всего, а вот Питер – там я себя чувствовала своей. В этом городе даже разруха красива. По-моему, она и туристов не очень смущает.

– Есть еще города, в которых мечтаете побывать, поработать?

– Мечта с детства – Париж. И я знаю, что когда-нибудь буду там. Увижу работы любимого Матисса, посижу на Монмартре...

– Каким запомнился уральский Соликамск, вы ведь тоже там были на практике?

– Город церквей. И настолько продуманно они были построены, вписаны в окружающую природу, что возникает чувство целостности и покоя. Именно там я впервые поняла, что не надо никуда спешить, что можно каждым мгновением дышать, что ты защищен и не надо ничего бояться. Признаюсь, раньше я к православным храмам относилась лишь как к культовым зданиям. Никогда мне не хотелось войти туда. Однажды даже плохо стало в храме. (Смеется.) Может, во мне бесы дерутся. А в Соликамске все это прошло. Что-то сдвинулось во мне. И потом в Петербурге я уже наслаждалась храмами, как искусством. Мне, кстати, жалко, что сейчас многие музеи вернутся в лоно церкви. В музей может прийти каждый человек, независимо от национальности и вероисповедания, а в храмы пойдет не каждый. Обидно, что кто-то никогда не увидит этой красоты.

Упрямство

– Искусство требует полной отдачи, особенно сложно это для женщины.

– Гендерный вопрос в искусстве – пустая трата времени. Нет там деления на мужчин и женщин, есть только цель, к которой надо идти. Как можно меньше личного, ничто не должно отвлекать.

– А как же семья, все девушки мечтают выйти замуж.

– Семья для меня важна. Наверное, потому что у меня очень дружная семья, часто собираемся все вместе, всегда хочется вернуться домой. Но пока я свободна и о будущей семье не думаю совершенно. Вообще по натуре я очень свободолюбивый человек – не люблю ограничений, особенно в искусстве. И сегодня каждый мой день принадлежит только искусству. Над дипломной работой я трудилась сутками и никто меня не отвлекал, никто не был в обиде, что не уделяю ему должного внимания. Вот это ощущение полной свободы меня пока очень радует.

– Такая любовь к свободе не приводила к конфликтам с преподавателями? Наверное, любите настоять на своем?

– Упрямства во мне достаточно. Наверное, мы очень похожи по характеру с Константином Фокиным. Поэтому редко спорим. Но дискуссии у нас бывали довольно жаркие, правда, никто не обижался. И он часто говорил: «Ты прислушивайся, но делай по-своему».

– Что будете делать дома этим летом? Наверное, художник никогда не должен останавливаться в творчестве, у него не бывает каникул?

– Есть такое. После длительной паузы трудно восстанавливаться и приходит болезненное сожаление о потерянном времени, потому что нужно вновь тратиться на повторение того, что уже было пройдено. Останавливаться, если есть желание идти вперед, нельзя. Дома буду акварелью работать, я уже знаю, где буду писать этюды, в деревне столько замечательных уголков. Всем нравится мой «Башкирский дворик» – такой простой мотив: деревенский домик, разрушенный забор. Это оттуда, из детства моего. Я бумагу потерла песком, и в работе есть флер старины. Этюд полон солнца. Таких «двориков» в Гае и вокруг него полно. Буду автопортреты писать, портреты. Кое-что надо закончить...

– Вы тоже незавершенку отворачиваете лицом к стене, как это делают маститые художники?

– Бывает такое. Потому что в процессе работы глаз замыливается, и уже не видишь ни ошибок, ни достоинств... Все, надо отдохнуть и лучше, чтобы работа вообще не попадалась на глаза, заняться чем-то другим. Потом просто чудо происходит: поворачиваешь оставленную работу и как наваждение на тебя сходит – все понятно до мелочей. И ты за день завершаешь то, что неделю не давалось.

– Помните свою первую выставку и первое волнение?

– Еще бы! Самой волнительной была выставка в академии после поездки в Питер. Мы сами работы отбирали, оформляли и развешивали. Сердце просто как молот стучало, когда толпа студентов, педагоги и ректор пришли на открытие. И надо было что-то сказать. Я – самая смелая в группе – так волновалась... представляю, что творилось с ребятами. Помню, что всех благодарила. (Смеется.) И больше не помню ничего. А вот выставка в Союзе художников уже не вызвала таких чувств. Потому, наверное, что работы уже прошли оценку в академии и я была в них уверена.

Трезвый позитив

– Что вам особенно близко из башкирской культуры?

– Больше всего люблю курай, его звуки меня просто завораживают. Нравятся национальные одежды, помню, прабабушка моя ходила всегда в сапожках с башкирским узором, платья ее помню – будничные и праздничные. Кстати, курай привел меня в Союз башкирской молодежи. В Интернете как-то была на «Татар-пати» и зашла на сайт союза, чтобы курай послушать. Ребята пропагандируют башкирское искусство, родной язык. Хочу на курсы языка пойти, меня с детства никто не учил ему, так, слова отдельные, фразы...

– Разве бабушки-дедушки не разговаривают с вами на родном языке?

– Я их понимаю, но сама плохо говорю.

– У ребят из союза наверняка присутствуют и амбиции карьерные?

– Да, есть возможность продвигаться. Ребята все очень активные. Недавно побывала с ними на автопати по-башкирски. Мы ездили на священную гору Аулия в Учалинском районе. Там раз в году, в мае, бьет священный родник. На вершине горы есть могила странника, над нею мулла читает молитву, потом все набирают родниковую воду. Интересно было и весело. Причем ни пива, ни спиртных напитков, ни сигарет, мы – сторонники трезвого позитива. Я по природе очень позитивный человек.

– Трудно оградить себя от реалий, где негатива больше, чем надо?

– Но возможно. Нельзя построить что-то хорошее, прочное на негативе. Я стараюсь даже незнакомых людей учить этому. Утром сажусь в маршрутку – люди хмурые, а я им улыбаюсь. Меня смешит их угрюмость. Ну, не выспался, ну, надоел привычный ритм жизни, ну и что? Сделай его иным. Только тебе это доступно! Я улыбаюсь, люди, наверное, думают, что ненормальная, но тоже начинают улыбаться. Или иду по улице, человек рядом чихнет, обязательно скажу: «Будьте здоровы»! Видели бы, какая радость в глазах у человека появляется. Он не ожидал такого участия. У него, может быть, настроение от моего «будьте здоровы» на весь день хорошее сохранится. Я не боюсь тратить себя на такие эмоции.

– И много вокруг вас таких позитивистов?

– Все мои друзья. Да и педагоги у нас такие были – Николай Алексеевич Ситников, например, очень позитивный человек, веселый и добрый.

– Считаете, негатив мешает искусству?

– Возможно, некоторые художники шедевры создавали, находясь в депрессии. Но это не для меня, мне такое состояние мешает. Я на маму похожа очень, мы с ней хохотушки ужасные. И бабушка у нас веселый человек. Очень активный, кстати, несмотря на свои 73 года. Она учительницей работала, потом в театре служила, пуховые платки вязала оренбургские – чем только не занималась. А дедушка танцами увлекался, до старости не было ему равных в башкирской плясовой. И теперь, после инсульта, когда внуки танцуют, смотришь на него и, кажется, сейчас в пляс пустится. Глаза его счастьем светятся.

– Что, кроме работы, вас увлекает еще?

– Все от настроения зависит. Люблю в ночных клубах потанцевать и почувствовать себя на высоте. А иногда тишины хочется, тогда ухожу на карьер, чтобы у воды посидеть, подумать, расслабиться в этом покое и неподвижности. В челябинском парке погулять люблю, хвоей подышать. Мне нравится фотографу позировать, работаю с хорошим челябинским фотографом.

– Автопортреты, работа с фотографом – это не самолюбование?

– (Смеется.) Нет, конечно. Я же делаю это не для того, чтобы демонстрировать себя. Хочется просто проявить свое внутреннее содержание, это своего рода театр. Большинство людей играют в обычной жизни, жизнь для них – сцена. Нет, наверное, человека, который был бы искренним всю свою жизнь, каждый день.

– Объяснить можете, почему у одних художников много автопортретов, у других – вообще ни одного?

– Это не зависит от того, нравится человек себе или нет. (Смеется.) Художники точно знают, что красив любой человек. Интересен. И если раскрыть это в портрете, себя полюбит даже тот, кто всегда терпеть не мог собственного отображения в зеркале. У меня возникло желание написать автопортрет после того, как мой портрет сделал Константин Владимирович. Меня это так впечатлило, что я домой вернулась и тут же начала писать – я вижу себя иной. Образ человека так переменчив – прелюбопытная вещь.

– Как правило, настоящие художники не находят признания при жизни. Вас это не пугает?

– Обидно, конечно. Но художник сам выбирает путь. Сегодня много художников-бизнесменов, которые штампуют работы на потребу обывателю, купаются в деньгах, теряют себя… Сегодня они крутые, окнами на Красную площадь, а завтра о них забудут. На века же останутся настоящие, только они пополнят ряды тех, кем мы восхищаемся в музеях и галереях.